Афоризмы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.

Вы здесь » Афоризмы » АВТОРСКИЕ » АФОРИЗМЫ СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ

АФОРИЗМЫ СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ

Страница: 1

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

  • Автор: aphorism
  • Администратор
  • Зарегистрирован: 2014-03-01
  • Приглашений: 0
  • Сообщений: 336
  • Уважение: [+0/-0]
  • Позитив: [+0/-0]
  • Провел на форуме:
    2 часа 56 минут
  • Последний визит:
    2014-04-02 00:43:38

СОЛО НА "УНДЕРВУДЕ"

Выносил я как-то мусорный бак. Замерз. Опрокинул его метра за три до помойки. Минут через пятнадцать к нам явился дворник. Устроил скандал. Выяснилось, что он по мусору легко устанавливает жильца и номер квартиры.

В любой работе есть место творчеству. 

- Напечатали рассказ?

- Напечатали.

- Деньги получил?

- Получил.

- Хорошие?

- Хорошие. Но мало.

Жена моего брата говорила: 

- Боря в ужасном положении. Оба вы пьяницы. Но твое положение лучше. Ты можешь день пить. Три дня. Неделю. Затем ты месяц не пьешь. Занимаешься делами, пишешь. У Бори все по-другому. Он пьет ежедневно, и, кроме того, у него бывают запои.

Убийца пожелал остаться неизвестным. 

- Как вас постричь?

- Молча.

У Ахматовой когда-то вышел сборник. Миша Юпп повстречал ее и говорит: 

- Недавно прочел вашу книгу.

Затем добавил: 

- Многое понравилось.

Это "многое понравилось" Ахматова, говорят, вспоминала до смерти.   

   

Как известно, Лаврентию Берии поставляли на дом миловидных старшеклассниц. Затем его шофер вручал очередной жертве букет цветов. И отвозил ее домой. Такова была установленная церемония. Вдруг одна из девиц проявила строптивость. Она стала вырываться, царапаться. Короче, устояла и не поддалась обаянию министра внутренних дел. Берия сказал ей: 

- Можешь уходить.

Барышня спустилась вниз по лестнице. Шофер, не ожидая такого поворота событий, вручил ей заготовленный букет. Девица, чуть успокоившись, обратилась к стоящему на балконе министру: 

- Ну вот, Лаврентий Павлович! Ваш шофер оказался любезнее вас. Он подарил мне букет цветов.

Берия усмехнулся и вяло произнес: 

- Ты ошибаешься. Это не букет. Это - венок.

Хармс говорил: 

- Телефон у меня простой - 32-08. Запоминается легко: тридцать два зуба и восемь пальцев.

Дело было на лекции профессора Макогоненко. Саша Фомушкин увидел, что Макогоненко принимает таблетку. Он взглянул на профессора с жалостью и говорит: 

- Георгий Пантелеймонович, а вдруг они не тают? Вдруг они так и лежат на дне желудка? Год, два, три, а кучка все растет, растет...

Профессору стало дурно. 

Женя Рейн оказался в Москве. Поселился в чьей-то отдельной квартире. Пригласил молодую женщину в гости. Сказал: 

- У меня есть бутылка водки и 400 гр. сервелата.

Женщина обещала зайти. Спросила адрес. Рейн продиктовал и добавил: 

- Я тебя увижу из окна.

Стал взволнованно ждать. Молодая женщина направилась к нему. Повстречала Сергея Вольфа. "Пойдем, - говорит ему, - со мной. У Рейна есть бутылка водки и 400 гр. сервелата". Пошли. 

Рейн увидел их в окно. Страшно рассердился. Бросился к столу. Выпил бутылку спиртного. Съел 400 гр. твердокопченой колбасы. Это он успел сделать пока, пока гости ехали в лифте. 

Моя жена спросила Арьева: 

- Андрей, я не пойму, ты куришь?

- Понимаешь, - сказал Андрей, - я закуриваю, только когда выпью. А выпиваю я беспрерывно. Поэтому многие ошибочно думают, что я курю.

Чирсков принес в редакцию рукопись. 

- Вот, - сказал он редактору, - моя новая повесть. Пожалуйста, ознакомьтесь. Хотелось бы узнать ваше мнение. Может, надо что-то исправить, переделать?

- Да, да, - задумчиво ответил редактор, - конечно. Переделайте, молодой человек, переделайте.

И протянул Чирскову рукопись обратно. 

Однажды меня приняли за Куприна. Дело было так.   

Выпил я лишнего. Сел тем не менее в автобус. Еду по делам. 

Рядом сидела девушка. И вот я заговорил с ней. Просто чтобы уберечься от распада. И тут автобус наш минует ресторан "Приморский", бывший "Чванова". 

Я сказал: 

- Любимый ресторан Куприна!

Девушка отодвинулась и говорит: 

- Оно и видно, молодой человек. Оно и видно.

Поэт Охапкин надумал жениться. Затем невесту выгнал. Мотивы: 

- Она, понимаешь, медленно ходит, а главное - ежедневно жрет!

Битов и Цыбин поссорились в одной компании. Битов говорит: 

- Я тебе, сволочь, морду набью!

Цыбин отвечает: 

- Это исключено. Потому что я - толстовец. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.

Гости слегка успокоились. Видят, что драка едва ли состоится. Вышли курить на балкон. 

Вдруг слышал грохот. Забегают в комнату. Видят - на полу лежит окровавленный Битов. А толстовец Цыбин, сидя на Битове верхом, молотит пудовыми кулаками. 

Беседовали мы с Пановой. 

- Конечно, - говорю, - я против антисемитизма. Но ключевые должности в российском государстве имеют право занимать русские люди.

- Это и есть антисемитизм, - сказала Панова.

- ?

- То, что вы говорите, - это и есть антисемитизм. Ключевые должности в российском государстве имеют право занимать ДОСТОЙНЫЕ люди.

Найман и Губин долго спорили, кто из них более одинок. 

Рейн с Вольфом чуть не подрались из-за того, кто опаснее болен. Ну, а Шигашов с Горбовским вообще перестали здороваться. Поспорили о том, кто из них менее вменяемый. То есть менее нормальный. 

Найман и Бродский шли по Ленинграду. Дело было ночью. 

- Интересно, где Южный Крест? - спросил вдруг Бродский.

(Как известно, Южный Крест находится в соответствующем полушарии.) 

Найман сказал: 

- Иосиф! Откройте словарь Брокгауза и Эфрона. Найдите там букву "А". Поищите слово "Астрономия".

Бродский ответил: 

- Вы тоже откройте словарь на букву "А". И поищите там слово "Астроумие".

Писателя Воскобойникова обидели американские туристы. Непунктуально вроде бы себя повели. Не явились в гости. Что-то в этом роде. 

Воскобойников надулся: 

- Я, - говорит, - напишу Джону Кеннеди письмо. Мол, что это за люди, даже не позвонили.

А Бродский ему и говорит: 

- Ты напиши "до востребования". А то Кеннеди ежедневно бегает на почту и все жалуется: "Снова от Воскобойникова ни звука!.."

Володя Губин был человеком не светским. 

Он говорил: 

- До чего красивые жены у моих приятелей! У Вахтина - красавица! У Марамзина - красавица! А у Довлатова жена - это вообще что-то необыкновенное! Я таких, признаться, даже в метро не встречал!

Грубин с похмелья декламировал: 

"Пока свободою горим, 

Пока сердца для чести живы, 

Мой друг, очнись и поддадим!..." 

У Иосифа Бродского есть такие строчки: 

"Ни страны, ни погоста, 

Не хочу выбирать, 

На Васильевский остров 

Я приду умирать..." 

Так вот, знакомый спросил у Грубина: 

- Не знаешь, где живет Иосиф Бродский?

Грубин ответил: 

- Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.

Валерий Грубин - Тане Юдиной: 

- Как ни позвоню, вечно ты сердишься. Вечно говоришь, что уже половина третьего ночи.

Оказались мы как-то в ресторане Союза журналистов. Подружились с официанткой. Угостили ее коньяком. Даже вроде бы мило ухаживали за ней. А она нас потом обсчитала. Если мне не изменяет память, рублей на семь.   

Я возмутился, но мой приятель Грубин сказал: 

- Официант как жаворонок. Жаворонок поет не оттого, что ему весело. Пение - это функция организма. Так устроена его гортань. Официант ворует не потому, что хочет тебе зла. Официант ворует даже не из корысти. Воровство для него - это функция. Физиологическая потребность организма.

Пришел к нам Грубин с тортом. Я ему говорю: 

- Зачем? Какие-то старомодные манеры. Грубин отвечает:

- В следующий раз принесу марихуану.

Как-то раз отец сказал мне: 

- Я старый человек. Прожил долгую творческую жизнь. У меня сохранились богатейшие архивы. Я хочу завещать их тебе. Там есть уникальные материалы. Переписка с Мейерхольдом, Толубеевым, Шостаковичем.

Я спросил: 

- Ты переписывался с Шостаковичем?

- Естественно, - сказал мой отец, - а как же?! У нас была творческая переписка. Мы обменивались идеями, суждениями.

- При каких обстоятельствах? - спрашиваю.

- Я как-то ставил в эвакуации, а Шостакович писал музыку. Мы обсуждали в письмах различные нюансы. Показать?

Мой отец долго рылся в шкафу. Наконец он вытащил стандартного размера папку. Достал из нее узкий белый листок. Я благоговейно прочел: 

"Телеграмма. С вашими замечаниями категорически не согласен. Шостакович". 

- Что ты думаешь насчет евреев?

- А что, евреи тоже люди. К там в МТС прислали одного. Все думали - еврей, а оказался пьющим человеком.

Костя Беляков считался преуспевающим журналистом. Раз его послали на конференцию обкома партии. Костя появился в зале слегка навеселе. Он поискал глазами самого невзрачного из участников конференции. Затем отозвал его в сторонку и говорит: 

- Але, мужик, есть дело. Я дыхну, а ты мне скажешь - пахнет или нет...

Невзрачный оказался вторым секретарем обкома. Костю уволили из редакции. 

Журналиста Костю Белякова увольняли из редакции за пьянство. Шло собрание. Друзья хотели ему помочь. Они сказали: 

- Костя, ты ведь решил больше не пить?

- Да, я решил больше не пить.

- Обещаешь?

- Обещаю.

- Значит, больше - никогда?

- Больше - никогда!

Костя помолчал и добавил: 

- И меньше - никогда!

Моя дочка говорила: 

- Я тое "бибиси" на окно переставила.

Я спросила у восьмилетней дочки: 

- Без окон, без дверей - полна горница людей. Что это?

- Тюрьма, - ответила Катя.

Наша маленькая дочка говорила: 

- Поеду с тетей Женей в Москву. Зайду в Мавзолей. И увижу наконец живого Ленина!

Сосед-полковник говорил о ком-то: 

- Простите мне грубое русское выражение, но он - типичный ловелас.

Случилось это в Таллине. Понадобилась мне застежка. Из тех, что называются "молнии". Захожу в лавку: 

- "Молнии" есть?

- Нет.

- А где ближайший магазин, в котором они продаются?

Продавец ответил: 

- В Хельсинки.

Некий Баринов из Военно-медицинской академии сидел пятнадцать лет. После реабилитации читал донос одного из сослуживцев. Бумагу пятнадцатилетней давности. Документ, в силу которого он был арестован. 

В доносе говорилось среди прочего: 

"Товарищ Баринов считает, что он умнее других. Между тем в Академии работают люди, которые старше его по званию..." 

И дальше: 

"По циничному утверждению товарища Баринова, мозг человека состоит из серого вещества. Причем мозг любого человека. Независимо от занимаемого положения. Включая членов партии..." 

Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашел по делу к Мануйлову. А он как раз принимает экзамены. Сидят первокурсники. На доске указана тема: 

"Образ лишнего человека у Пушкина". 

Первокурсники строчат. Я беседую с Мануйловым. И вдруг он спрашивает: 

- Сколько необходимо времени, чтобы раскрыть эту тему?

- Мне?

- Вам.

- Недели три. А что?

- Так, говорит Мануйлов, - интересно получается. Вам трех недель достаточно. Мне трех лет не хватило бы. А эти дураки за три часа все напишут.

- Какой у него телефон?

- Не помню.

- Ну, хотя бы приблизительно?

Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. 

Однако похожим быть хочется только на Чехова.   

Семья - не ячейка государства. Семья - это государство и есть. Борьба за власть, экономические, творческие и культурные проблемы. Эксплуатация, мечты о свободе, революционные настроения. И тому подобное. Вот это и есть семья. 

Понадобился мне железнодорожный билет до Москвы. Кассы пустые. Праздничный день. Иду к начальнику вокзала. Начальник говорит:   

- Нет у меня билетов. Нету. Ни единого. Сам верхом езжу.

Рожденный ползать летать... не хочет! 

Лида Потапова говорила: 

- Мой Игорь утверждает, что литература должна быть орудием партии. А я утверждаю, что литература не должна быть орудием партии. Кто же из нас прав?

Бобышев рассердился: 

- Нет такой проблемы! Что тут обсуждать?! Может, еще обсудим - красть или не красть в гостях серебряные ложки?!

Мой армянский дедушка был знаменит весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали безумно вспыльчивым человеком. От любой мелочи дед приходил в ярость и страшным голосом кричал: "Абанамат!" 

Мама и ее сестры очень боялись дедушку. Таинственное слово "абанамат" приводило их в ужас. Значения этого слова мать так и не узнала до преклонных лет. 

Она рассказывала мне про деда. Четко выговаривала его любимое слово "абанамат", похожее на заклинание. Говорила, что не знает его смысла. 

А затем я вырос. Окончил школу. Поступил в университет. И лишь тогда вдруг понял, как расшифровать это слово. 

Однако маме не сказал. Зачем? 

Отправил я как-то рукопись в "литературную газету". Получил такой фантастический ответ: 

"Ваш рассказ нам очень понравился. Используем в апреле нынешнего года. Хотя надежды мало. С приветом - Цитриняк". 

Однажды я техреда Льва Захаровича назвал случайно Львом Абрамовичем. И тот вдруг смертельно обиделся. А я все думал, что же могло показаться ему столь уж оскорбительным? Наконец я понял ход его мыслей: 

"Сволочь! Моего отчества ты не запомнил. А запомнил только, гад, что я - еврей!.." 

Ольга Форш перелистывала жалобную книгу. Обнаружила такую запись: "В каше то и дело попадаются лесные насекомые. Недавно встретился мне за ужином жук-короед". 

- Как вы думаете, - спросила Форш, - это жалоба или благодарность?

Это было в семидесятые годы. Булату Окуджаве исполнилось 50 лет. Он пребывал в немилости. "Литературная газета" его не поздравила. 

Я решил отправить незнакомому поэту телеграмму. Придумал нестандартный текст, а именно: "Будь здоров, школяр!" Так называлась одна его ранняя повесть. 

Через год мне удалось познакомиться с Окуджавой. И я напомнил ему о телеграмме. Я был уверен, что ее нестандартная форма запомнилась поэту. 

Выяснилось, что Окуджава получил в юбилейные дни более ста телеграмм. Восемьдесят пять из них гласили: "Будь здоров, школяр!"   

Как-то мне довелось беседовать со Шкловским. В ответ на мои идейные претензии Шкловский заметил: 

- Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому что это бессмысленно...

И затем он произнес дословно следующее: 

- Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки...

Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка. 

Ахматова спросила: 

- А где ваша зубная щетка?

Мой двоюродный брат Илья Костаков руководил небольшим танцевальным ансамблем. Играл в ресторане "Олень". Однажды зашли мы туда с приятелем. Сели обедать. 

В антракте Илья подсел к нам и говорит: 

- Завидую я вам, ребята. Едите, пьете, ухаживаете за женщинами, и для вас это радость. А для меня - суровые трудовые будни!

Голявкин часто наведывался в рюмочную у Исаакиевского собора. Звонил оттуда жене. Жена его спрашивала: 

- Где ты находишься?

- Да так, у Исаакиевского собора.

Однажды жена не выдержала: 

- Что ты делаешь у Исаакиевского собора?! Подумаешь - Монферран!

Цуриков, парень огромного роста, ухаживал в гостях за миниатюрной девицей. Шаблинский увещевал его: 

- Не смей! Это плохо кончится!

- А что такое?

- Ты кончишь, она лопнет.

Этот случай произошел зимой в окрестностях Караганды. Терпел аварию огромный пассажирский самолет. В результате спасся единственный человек. Он как-то ловко распахнул пальто и спланировал. Повис на сосновых ветках. Затем упал в глубокий сугроб. Короче, выжил. 

Его фото поместила всесоюзная газета. Через сутки в редакцию явилась женщина. Она кричала: 

- Где этот подлец?! У меня от него четверо детей! Я его двенадцатый год разыскиваю с исполнительным листом!

Ей дали телефон и адрес. Она тут же села звонить в милицию. 

В Ленинград приехал Марк Шагал. Его повели в театр имени Горького. Там его увидел в зале художник Ковенчук. 

Он быстро нарисовал Шагала. В антракте подошел к нему и говорит: 

- Этот шарж на вас, Марк Захарович.

Шагал в ответ: 

- Не похоже.

Ковенчук: 

- А вы поправьте.

Шагал подумал, улыбнулся и ответил: 

- Это вам будет слишком дорого стоить.

Шло какое-то ученое заседание. Выступал Макогоненко. Бялый перебил его: 

- Долго не кончать - преимущество мужчины! Мужчины, а не оратора!

Шла как-то раз моя тетка по улице. Встретила Зощенко. Для писателя уже наступили тяжелые времена. Зощенко, отвернувшись, быстро прошел мимо. 

Тетка догнала его и спрашивает: 

- Отчего вы со мной не поздоровались?

Зощенко ответил: 

- Извините, я помогаю друзьям не здороваться со мной.

Умер Алексей Толстой. Коллеги собрались на похороны. Моя тетка спросила писателя Чумандрина: 

- Миша, вы идете на похороны Толстого?

Чумандрин ответил: 

- Я так прикинул. Допустим, умер не Толстой, а я, Чумандрин. Явился бы Толстой на мои похороны? Вряд ли. Вот и я не пойду.

   

Писатель Чумандрин страдал запорами. В своей уборной он повесил транспарант: 

"Трудно - не означает: невозможно!" 

Академик Козырев сидел лет десять. Обвиняли его в попытке угнать реку Волгу. То есть буквально угнать из России - на Запад.   

Козырев потом рассказывал: 

- Я уже был тогда грамотным физиком. Поэтому, когда сформулировали обвинение, я рассмеялся. Зато, когда объявили приговор, мне было не до смеха.

Случилось это в Пушкинских Горах. Шел я мимо почтового отделения. Слышу женский голос - барышня разговаривает по междугородному телефону: 

- Клара! Ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают так и не отдохнув!

Указ: 

"За успехи в деле многократного награждения товарища Брежнева орденом Ленина наградить орден Ленина - орденом Ленина!"

0

2

  • Автор: aphorism
  • Администратор
  • Зарегистрирован: 2014-03-01
  • Приглашений: 0
  • Сообщений: 336
  • Уважение: [+0/-0]
  • Позитив: [+0/-0]
  • Провел на форуме:
    2 часа 56 минут
  • Последний визит:
    2014-04-02 00:43:38

СОЛО НА IBM

В советских фильмах, я заметил, очень много лишнего шума. Радио орет, транспорт грохочет, дети плачут, собаки лают, воробьи чирикают. Не слышно, что там произносят герои. Довольно странное предрасположение к шуму.

Что-то подобное я ощущал в ресторанах на Брайтоне. Где больше шума, там и собирается народ. Может, в шуме легче быть никем?

Рассуждения Гессе о Достоевском. Гессе считает, что все темное, бессознательное, неразборчивое и хаотическое - это Азия. Наоборот, самосознание, культура, ответственность, ясное разделение дозволенного и запрещенного - это Европа. Короче, бессознательное - это Азия, зло. А все сознательное - Европа и благо.

Гессе был наивным человеком прошлого столетия. Ему и в голову не приходило, что зло может быть абсолютно сознательным. И даже - принципиальным.

Всякая литературная материя делится на три сферы:

1. То, что автор хотел выразить.

2. То, что он сумел выразить.

3. То, что он выразил, сам этого не желая.

Третья сфера - наиболее интересная. У Генри Миллера, например, самое захватывающее - драматический, выстраданный оптимизм.

США: Все, что не запрещено - разрешено.

СССР: Все, что не разрешено - запрещено.

Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик - на уровне сердца, ума и души. Писатель - на космическом уровне.

Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик - о том, как должны жить люди. Писатель - о том, ради чего живут люди.

   

Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря - беспринципных.

Россия - единственная в мире страна, где литератору платят за объем написанного. Не за количество проданных экземпляров. И тем более - не за качество. А за объем. В этом тайная, бессознательная причина нашего катастрофического российского многословья.

Допустим, автор хочет вычеркнуть какую-нибудь фразу. А внутренний голос ему подсказывает:

"Ненормальный! Это же пять рублей! Кило говядины на рынке..."

Персонажи неизменно выше своего творца. Хотя бы уже потому, что не он ими распоряжается. Наоборот, они им командуют.

Семья - это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе.

Гений - это бессмертный вариант простого человека.

Когда мы что-то смутно ощущаем, писать, вроде бы, рановато. А когда нам все ясно, остается только молчать. Так что нет для литературы подходящего момента. Она всегда некстати.

Бог дал мне то, о чем я всю жизнь просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно. У Бога добавки не просят.

В искусстве нет прогресса. Есть спираль. Поразительно, что это утверждали такие разные люди, как Бурлюк и Ходасевич.

Мой отец - человек поразительного жизнелюбия. Смотрели мы, помню, телевизор. Показывали 80-летнего Боба Хоупа. Я сказал:

- Какой развязный старик!

Отец меня поправил:

- Почему старик? Примерно моего возраста.

Встретил я экономиста Фельдмана. Он говорит:

- Вашу жену зовут Софа?

- Нет, - говорю, - Лена.

- Знаю. Я пошутил. У вас нет чувства юмора. Вы, наверное, латыш?

- Почему латыш?

- Да я же пошутил. У вас совершенно отсутствует чувство юмора. Может, к логопеду обратитесь?

- Почему к логопеду?

- Шучу, шучу. Где ваше чувство юмора?

Мы не лучше коренных американцев. И уж, конечно, не умнее. Мы всего лишь побывали на конечной остановке уходящего троллейбуса.

Логика эмигрантского бизнеса. Начинается он, как правило, в русском шалмане. Заканчивается - в американском суде.

Любая подпись хочет, чтобы ее считали автографом.

Известный диссидент угрожал сотруднику госбезопастности:

- Я требую вернуть мне конфискованные рукописи. Иначе я организую публичное самосожжение моей жены Галины!

В каждом районе есть хоть один человек с лицом, покрытым незаживающими царапинами.

Талант - это как похоть. Трудно утаить. Еще труднее - симулировать.

Самые яркие персонажи в литературе - неудавшиеся отрицательные герои. (Митя Карамазов.) Самые тусклые - неудавшиеся положительные. (Олег Кошевой.)

Один наш приятель всю жизнь мечтал стать землевладельцем. Он восклицал:

- Как это прекрасно - иметь хотя бы горсточку собственной земли!

В результате друзья подарили ему на юбилей горшок с цветами.

Дело было в кулуарах лиссабонской конференции. Помню, Энн Гетти сбросила мне на руки шубу. Несу я эту шубу в гардероб и думаю:

"Продать бы отсюда ворсинок шесть. И потом лет шесть не работать".

О многих я слышал:

"Под напускной его грубостью скрывалась доброта..."

Зачем ее скрывать? Да еще так упорно?

Божий дар как сокровище. То есть буквально - как деньги. Или ценные бумаги. А может, ювелирное изделие. Отсюда - боязнь лишиться. Страх, что украдут. Тревога, что обесценится со временем. И еще - что умрешь, так и не потратив.

Мещане - это люди, которые уверены, что им должно быть хорошо.

Внутренний мир - предпосылка. Литература - изъявление внутреннего мира. Жанр - способ изъявления, прием. Талант - потребность в изъявлении. Ремесло - дорога от внутреннего мира к приему.

Юмор - инверсия жизни. Лучше так: юмор - инверсия здравого смысла. Улыбка разума.

У любого животного есть сексуальные признаки. (Это помимо органов). У рыб-самцов - какие-то чешуйки на брюхе. У насекомых - детали окраски. У обезьян - чудовищные мозоли на заду. У петуха, допустим, - хвост. Вот и приглядываешься к окружающим мужчинам - а где твой хвост? И без труда этот хвост обнаруживаешь.

У одного - это деньги. У другого - юмор. У третьего - учтивость, такт. У четвертого - приятная внешность. У пятого - душа. И лишь у самых беззаботных - просто фаллос. Член как таковой.

Либеральная точка зрения: "Родина - это свобода". Есть вариант: "Родина там, где человек находит себя".

Одного моего знакомого провожали друзья в эмиграцию. Кто-то сказал ему:

- Помни, старик! Где водка, там и родина!

Собственнический инстинкт выражается по-разному. Это может быть любовь к собственному добру. А может быть и ненависть к чужому.

Кто страдает, тот не грешит.

Легко не красть. Тем более - не убивать. Легко не вожделеть жены своего ближнего. Куда труднее - не судить. Может быть, это и есть самое трудное в христианстве. Именно потому, что греховность тут неощутима. Подумаешь - не суди! А между тем, "не суди" - это целая философия.

Творчество - как борьба со временем. Победа над временем. То есть победа над смертью. Пруст только этим и занимался.

Беседовал я как-то с представителем второй эмиграции. Речь шла о войне. Он сказал:

- Да, нелегко было под Сталинградом. Очень нелегко...

И добавил:

- Но и мы большевиков изрядно потрепали!

Я замолчал, потрясенный глубиной и разнообразием жизни.

Роман Якобсон был косой. Прикрывая рукой левый глаз, он кричал знакомым:

- В правый смотрите! Про левый забудьте! Правый у меня главный! А левый - это так, дань формализму...

Хорошо валять дурака, основав предварительно целую филологическую школу!..

Якобсон был веселым человеком. Однако не слишком добрым. Об этом говорит история с Набоковым.

Набоков добивался профессорского места в Гарварде. Все члены ученого совета были - за. Один Якобсон был - против. Но он был председателем совета. Его слово было решающим.

Наконец коллеги сказали:

- Мы должны пригласить Набокова. Ведь он большой писатель.

- Ну и что? - удивился Якобсон. - Слон тоже большое животное. Мы же не предлагаем ему возглавить кафедру зоологии!

Высоцкий рассказывал:

"Не спалось мне как-то перед запоем. Вышел на улицу. Стою у фонаря. Направляется ко мне паренек. Смотрит как на икону:

"Дайте, пожалуйста автограф". А я злой, как черт. Иди ты, говорю...

Недавно был в Монреале. Жил в отеле "Хилтон". И опять-таки мне не спалось. Выхожу на балкон покурить. Вижу, стоит поодаль мой любимый киноактер Чарльз Бронсон. Я к нему. Говорю по-французски: "Вы мой любимый артист..." И так далее... А тот мне в ответ: "Гет лост..." И я сразу вспомнил того парнишку..."

Заканчивая эту историю, Высоцкий говорил:

- Все-таки Бог есть!

"Пока мама жива, я должна научиться готовить..."

Парамонов говорил о музыковеде Штейне:

- Вот, смотри. Гениальность, казалось бы, такая яркая вещь, а распознается не сразу. Убожество же из человека так и прет.

Дело происходило в газете "Новый американец". Рубин и Меттер страшно враждовали. Рубин обвинял Меттера в профнепригодности. (Не без основания). Я пытался быть миротворцем. Я внушал Рубину:

- Женя! Необходим компромисс. То есть система взаимных уступок ради общего дела.

Рубин отвечал:

- Я знаю, что такое компромисс. Мой компромисс таков. Меттер приползает на коленях из Джерси-Сити. Моет в редакции полы. Выносит мусор. Бегает за кофе. Тогда я его, может быть, и прощу.

Двадцать пять лет назад вышел сборник Галчинского. Четыре стихотворения в нем перевел Иосиф Бродский.

Раздобыл я эту книжку. Встретил Бродского. Попросил его сделать автограф.

Иосиф вынул ручку и задумался. Потом он без напряжения сочинил экспромт:

"Двести восемь польских строчек

Дарит Сержу переводчик".

Я был польщен. На моих глазах было создано короткое изящное стихотворение.

Захожу вечером к Найману. Показываю книжечку и надпись. Найман достает свой экземпляр. На первой странице читаю:

"Двести восемь польских строчек

Дарит Толе переводчик".

У Евгения Рейна, в свою очередь, был экземпляр с надписью:

"Двести восемь польских строчек

Дарит Жене переводчик".

Все равно он гений.

Помню, Иосиф Бродский высказывался следующим образом:

- Ирония есть нисходящая метафора.

Я удивился:

- Что значит нисходящая метафора?

- Объясняю, - сказал Иосиф, - вот послушайте. "Ее глаза как бирюза" - это восходящая метафора. А "ее глаза как тормоза" - это нисходящая метафора.

Иосиф Бродский говорил мне:

- Вкус бывает только у портных.

Врачи запретили Бродскому курить. Это его очень тяготило. Он говорил:

- Выпить утром чашку кофе и не закурить?! Тогда и просыпаться незачем!

Иосиф Бродский любил повторять:

- Жизнь коротка и печальна. Ты заметил чем она вообще кончается?

О Бродском:

"Он не первый. Он, к сожалению, единственный".

Помню, раздобыл я книгу Бродского,  64 года. Уплатил как за библиографическую редкость приличные деньги. Долларов, если не ошибаюсь, пятьдесят. Сообщил об этом Иосифу. Слышу:

- А у меня такого сборника нет.

Я говорю:

- Хотите, подарю вам?

Иосиф удивился:

- Что же я с ним буду делать? Читать?!

Заговорили мы в одной эмигрантской компании про наших детей. Кто-то сказал:

- Наши дети становятся американцами. Они не читают по-русски. Это ужасно. Они не читают Достоевского. Как они смогут жить без Достоевского?

На что художник Бахчанян заметил:

- Пушкин жил, и ничего.

Бахчанян говорил мне:

- Ты - еврей армянского разлива.

Владимир Яковлев - один из самых талантливых московских художников. Бахчанян утверждает, что самый талантливый. Кстати, до определенного времени Бахчанян считал Яковлева абсолютно здоровым. Однажды Бахчанян сказал ему:

- Давайте я запишу номер вашего телефона:

- Записывайте. Один, два, три...

- Дальше.

- Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять...

И Яковлев сосчитал до пятидесяти.

- Достаточно, - прервал его Бахчанян, - созвонимся.

Как-то раз я спросил Бахчаняна:

- Ты армянин?

- Армянин.

- На сто процентов?

- Даже на сто пятьдесят.

- Как это?

- Мачеха у нас была армянка...

Генис написал передачу для радио "Либерти". Там было много научных слов - "аллюзия", "цензура", "консеквентный"... Редактор Генису сказал:

- Такие передачи и глушить не обязательно. Все равно их понимают лишь доценты МГУ.

Как-то Сашу Гениса обсчитали в бухгалтерии русскоязычной нью-йоркской газеты. Долларов на пятнадцать. Генис пошел выяснять недоразумение. Обратился к главному редактору. Тот укоризненно произнес:

- Ну что для вас пятнадцать долларов?.. А для нашей корпорации это солидные деньги.

Генис от потрясения извинился.

Алешковский рассказывал:

Эмигрант Фалькович вывез из России огромное количество сувениров. А вот обычной посуды не захватил. В результате семейство Фальковичей долго ело куриный бульон из палехских шкатулок.

Томас Венцлова договаривался о своей университетской лекции. За одну я беру триста долларов. За вторую - двести пятьдесят. За третью - сто. Но эту, третью я вам не рекомендую.

   

В Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался:

- Каковы показатели смертности в Ленинграде?

Толстиков уверенно и коротко ответил:

- В Ленинграде нет смертности!

Сложное в литературе доступнее простого.

Сорок девятый год. Серман ожидает приговора. Беседует в камере с проворовавшимся евреем. Спрашивает его:

- Зачем вы столько крали? Есть ли смысл?

Еврей отвечает:

- Лучше умереть от страха, чем от голода!

Блок отличался крайней необщительностью. Достаточно сказать, что его ближайший друг носил фамилию - Иванов.

Меркантилизм - это замаскированная бездарность. Я, мол, пишу ради денег, халтурю и так далее. В действительности халтуры не существует. Существует, увы, наше творческое бессилие.

0

3

  • Автор: aphorism
  • Администратор
  • Зарегистрирован: 2014-03-01
  • Приглашений: 0
  • Сообщений: 336
  • Уважение: [+0/-0]
  • Позитив: [+0/-0]
  • Провел на форуме:
    2 часа 56 минут
  • Последний визит:
    2014-04-02 00:43:38

Из сборника рассказов "НАШИ"

Меня дядя Роман искренне презирал. Я не делал утренней гимнастики. Не обливался ледяной водой. И вообще ненавидел резкие движения. А если мне хамили, шел на компромисс.

 

Свою бедность Леопольд изображал так: "Мои дома нуждаются в ремонте. Автомобильный парк не обновлялся четыре года..."

 

- Рюмки взяли парни из чешского землячества. Ты можешь пить из бумажных стаканчиков?   

- Мне случалось пить из футляра для очков.

Рейнхард уважительно приподнял брови.

Мы выпили по стакану бренди.

- Можно здесь и переночевать, - сказал он, - только диваны узкие.

- Мне доводилось спать в гинекологическом кресле.

Рейнхард поглядел на меня с еще большим уважением.     

 

- Я не буду менять линолеум, - сказал он. - Я передумал, ибо мир обречен.

 

Если писатель хороший, редактор вроде бы не требуется. Если плохой, то редактор его не спасет. По-моему, это совершенно ясно.

 

- Идеологию вовсе не обязательно разделять, - говорил я, - ее либо принимают, либо не принимают. Это как тюрьма: нравится не нравится - сиди...

 

  Это не означает, что здесь царили вечный мир и благоденствие. Тайная война не утихала. Кастрюля, полная взаимного раздражения, стояла на медленном огне и тихо булькала. 

 

Было уже не до гастролей. И мама бросила театр. И правильно. Я наблюдал многих ее знакомых, которые до смерти принадлежали театру. Это был мир уязвленных самолюбий, растоптанных амбиций, бесконечных поношений чужой игры. Это были нищие, мстительные и завистливые люди...

 

Он встал. Окинул трагическим взглядом колбасу и сахар, расправил плечи и зашагал неверной дорогой...

 

Мне импонировала его снисходительность к людям. Человека, который уволил его из театра, мать ненавидела всю жизнь. Отец же дружески выпивал с ним через месяц...

 

У него были самые честные глаза в микрорайоне...   

 

Там он и женился. К нему приехала самоотверженная однокурсница Лиза. Она поступила, как жена декабриста. Они стали мужем и женой...

 

Я знаю, что в лагере деньги иметь не положено. 

- Деньги как микробы, - сказал Борис, - они есть везде. Построим коммунизм - тогда все будет иначе.

 

Наконец-то я уловил самую главную черту в характере моего брата. Он был неосознанным стихийным экзистенциалистом. Он мог действовать только в пограничных ситуациях. Карьеру делать лишь в тюрьме. За жизнь бороться - только на краю пропасти...

 

В аэропорту мой брат заплакал. Видно, он постарел. Кроме того, уезжать всегда гораздо легче, чем оставаться...

 

Тут им овладел крайний пессимизм. Бобров нанялся егерем в Подпорожский район. Стал жить в лесу, как Генри Торо. Охотился, мариновал грибы, построил и напряженно эксплуатировал самогонный аппарат.

 

- За что Мишу Хейфеца посадили? Другие за границей печатаются, и ничего. А Хейфец даже не опубликовал свою работу.

- И зря не опубликовал, - сказал второй. -  Тогда не посадили бы. А так - кому он нужен?..

 

А у меня было назначено свидание в пять тридцать. Причем не с женщиной даже, а с Бродским.

Наступила пауза еще более тягостная. Для меня. Она-то была полна спокойствия. Взгляд холодный и твердый, как угол чемодана

 

Мы оставались совершенно незнакомыми людьми. Лена была невероятно молчалива и спокойна. Это было не тягостное молчание испорченного громкоговорителя. И не грозное спокойствие противотанковой мины. Это было молчаливое спокойствие корня, равнодушно внимающего шуму древесной листвы...

 

В качестве мужа я был приобретением сомнительным. Годами не имел постоянной работы. Обладал потускневшей наружностью деквалифицированного матадора.

 

Недавно она сказала... Вернее, произнесла... Как бы это получше выразиться?.. Короче, я услышал такую фразу: 

- Тебя наконец печатают. А что изменилось?

- Ничего, - сказал я, - ничего...

Из сборника рассказов "ИНОСТРАНКА"

Для нас это загадочные люди с транзисторами. Мы их не знаем. Однако на всякий случай презираем и боимся.

 

Продавалась она довольно вяло. Дома не было свободы, зато имелись читатели. Здесь свободы хватало, но читатели отсутствовали. Как известно, чтобы быть услышанным в Америке, надо говорить тихо. Зарецкий об этом не догадывался. Он на всех кричал.

 

Лернер мечтал получить работу на телевидении. При этом он был совершенно нетипичным эмигрантом. Не выдавал себя за бывшего лауреата государственных премий. Не фантазировал относительно своих диссидентских заслуг. Не утверждал, что западное искусство переживает кризис. За двенадцать лет жизни в Америке он приобрел единственную книгу. Заглавие у книги было выразительное. А именно - "Как потратить триста долларов на завтрак"...

 

Всем,  у кого было счастливое детство, необходимо почаще задумываться о расплате. Почаще задавать себе вопрос - а чем я буду расплачиваться? Веселый нрав, здоровье, красота - чего мне это будет стоить? Во что мне обойдется полный комплект любящих, состоятельных родителей.

 

У него было все хорошо. Причем он даже не знал, что бывает иначе.

 

Самое трудное испытание для благополучного человека - это внезапное неблагополучие.

 

Нет, как известно, равенства в браке. Преимущество всегда на стороне того, кто меньше любит. Если это можно считать преимуществом.

 

И тут Маруся впервые задумалась - как жить дальше? Удовольствия неизбежно порождали чувство вины. Бескорыстные поступки вознаграждались унижениями. Получался замкнутый круг...

 

И все-таки мои романы продавались слабо. Коммерческого успеха не было. Известно, что американцы предпочитают собственную литературу. Переводные книги здесь довольно редко становятся бестселлерами. Библия - исключительный случай.

 

Я люблю таких - отпетых, погибающих, беспомощных и нахальных. Я всегда повторял: кто бедствует, тот не грешит...

 

- Какие могут быть гарантии? И что тут говорить о будущем? Это в Союзе только и разговоров, что о будущем. А здесь живешь, и ладно.

 

Что счастливчик Лернер оказался миллионным посетителем картинной галереи "Родос" и ему вручили триста долларов. Известно также, что до этого в картинных галереях Лернеру бывать не приходилось. 

 

Сто раз я убеждался - бедность качество врожденное. Богатство тоже. Каждый выбирает то, что ему больше нравится. И как ни странно, многие предпочитают бедность. Рафаэль и Муся предпочли богатство.

 

[Попугай] Ступил на крышку телевизора.

Присел. 

На лакированной поверхности возникла убедительная кучка.

Одарив нас этаким сокровищем, Лоло хвастливо вскрикнул. А потом затараторил с недовольным видом:

- Шит, шит, шит, шит, шит, фак, фак, фак, фак...

- В хороших, надо думать, был руках, - сказала Муся.

 

- Но он же будет всюду какать!

- Не исключено. И даже вероятно, - подтвердил Зарецкий.

 

В августе у Муси началась депрессия. Причины, как это обычно и бывает, выглядели мелкими. Известно, что по-настоящему страдают люди только от досадных мелочей.             

У одних есть мысли. У других - единомышленники...   

 

Он - певец, лауреат, звезда советского искусства, член ЦК. Она - безнравственная женщина на велфере.

 

"Горе ты мое! Зачем все это надо?! Ты же ископаемое. Да еще и бесполезное..."

 

Всех растрогал публицист Натан Зарецкий. Подарил Марусе ценный, уникальный сувенир. А именно - конспиративную записку диссидента Шафаревича, написанную собственной рукой. 

Она гласила: 

"Вряд ли".

 

Тут я умолкаю. Потому что о хорошем говорить не в состоянии. Потому что нам бы только обнаруживать везде смешное, унизительное, глупое и жалкое. Злословить и ругаться. Это грех.

0

4

  • Автор: aphorism
  • Администратор
  • Зарегистрирован: 2014-03-01
  • Приглашений: 0
  • Сообщений: 336
  • Уважение: [+0/-0]
  • Позитив: [+0/-0]
  • Провел на форуме:
    2 часа 56 минут
  • Последний визит:
    2014-04-02 00:43:38

Из сборника рассказов "ЧЕМОДАН"

 

Корпуса университета находились в старинной части города. Сочетание воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.

 

Это был высокий, еще не старый человек. Выглядел он почти интеллигентно. Его охраняли двое хмурых упитанных молодцов. Их выделяла легкая меланхолия, свидетельствующая о явной готовности к драке.

 

Я и сейчас одет неважно. А раньше одевался еще хуже. В Союзе я был одет настолько плохо, что меня даже корили за это. Вспоминаю, как директор Пушкинского заповедника говорил мне:

- Своими брюками, товарищ Довлатов, вы нарушаете праздничную атмосферу здешних мест...

 

- Нужен узбек. Возьмешься за это дело?

- Ладно, - говорю, - но я тебя предупреждаю. Очерк будет социально значимым. С широким общественно-политическим звучанием.

- Ты выпил? - спросил Безуглов.

- Нет. А у тебя есть предложения?

 

Мне вдруг стало тошно. Что происходит? Все не для печати. Все кругом не для печати. Не знаю, откуда советские журналисты черпают темы!.. Все мои затеи - неосуществимые. Все мои разговоры - не телефонные. Все знакомства - подозрительные...

 

Скажу, забегая вперед, что незнакомец был шпионом. Просто мы об этом не догадывались. Мы решили, что он из Прибалтики. Всех элегантных мужчин у нас почему-то считали латышами.

 

  Сведения, которые мы имеем о вас, более чем противоречивы. Конкретно - бытовая неразборчивость, пьянка, сомнительные анекдоты... Мне захотелось спросить - что же тут противоречивого? Но я сдержался. Тем более, что майор вытащил довольно объемистую папку. На обложке была крупно выведена моя фамилия.

  Я не отрываясь глядел на эту папку. Я испытывал то, что почувствовала бы, допустим, свинья в мясном отделе гастронома.

 

Я болен, счастлив, все меня жалеют. Я не должен мыться холодной водой...

 

В пути рядовой Чурилин упился, как зюзя, и начал совершать безответственные действия. В результате было нанесено увечье ефрейтору Довлатову, кстати, такому же, извиняюсь, мудозвону... Хоть бы зека постыдились...

 

Черкасова знала вся страна как артиста, депутата и борца за мир. Моего отца знали только соседи как человека пьющего и нервного. У Черкасова была дача, машина, квартира и слава. У моего отца была только астма.

 

- Какая ты счастливая, Нора! Твоему Сереже ириску протянешь, он доволен. А мой оболтус любит только шоколад...

Конечно, я тоже любил шоколад. Но делал вид, что предпочитаю ириски.

 

Значит, что-то есть в марксистско-ленинском учении. Наверное, живут в человеке социальные инстинкты. Всю сознательную жизнь меня инстинктивно тянуло к ущербным людям - беднякам, хулиганам, начинающим поэтам. Тысячу раз я заводил приличную компанию, и все неудачно. Только в обществе дикарей, шизофреников и подонков я чувствовал себя уверенно. 

 

Короче, наши матери превратились в одинаково грустных и трогательных старух. А мы - в одинаково черствых и невнимательных сыновей. Хотя Андрюша был преуспевающим физиком, я же - диссидентствующим лириком.

 

Я убедился, что порабощенные страны выглядят одинаково. Все разоренные народы - близнецы... Вмиг облетает с человека шелуха покоя и богатства. Тотчас обнажается его израненная, сиротливая душа. 

 

Умер Леже коммунистом, раз и навсегда поверив величайшему, беспрецедентному шарлатанству. Не исключено, что, как многие художники, он был глуп.               

 

С детства я готов терпеть все, что угодно, лишь бы избежать ненужных хлопот.

 

Меня угнетали торчащие из-под халата ноги. У нас в роду это самая маловыразительная часть тела. Да и халат был в пятнах. 

 

- Ясно, - говорю, - только будьте поосторожнее. Вас за такие разговоры не похвалят.

- Вам можно доверять. Я это сразу поняла. Как только увидела портрет Солженицына.

- Это Достоевский. Но и Солженицына я уважаю...

 

Мы пошли в кино на "Иванове детство". Фильм был достаточно хорошим, чтобы я мог отнестись к нему снисходительно.

 

А вот картины Тарковского я похваливал снисходительно. При этом намекая, что Тарковский лет шесть ждет от меня сценария.

 

Мы заказали двести граммов коньяка. Денег оставалось мало, а знаменитостей все не было. Видно, Елена Борисовна так и не узнает, что я многообещающий литератор.

 

  Просто мы оказались дома. Это было двадцать лет назад.

  За эти годы влюблялись, женились и разводились наши друзья. Они писали на эту тему стихи и романы. Переезжали из одной республики в другую. Меняли род занятий, убеждения, привычки. Становились диссидентами и алкоголиками. Покушались на чужую или собственную жизнь. Кругом возникали и с грохотом рушились прекрасные, таинственные миры. Как туго натянутые струны, лопались человеческие отношения. Наши друзья заново рождались и умирали в поисках счастья. 

  А мы? Всем соблазнам и ужасам жизни мы противопоставили наш единственный дар - равнодушие. Спрашивается, что может быть долговечнее замка, выстроенного на песке? Что можно представить себе в семейной жизни прочнее и надежнее обоюдной  бесхарактерности?.. Что можно представить себе благополучнее двух враждующих государств,   не способных к обороне?..

 

  Подобно большинству журналистов, я мечтал написать роман. И, не в пример большинству журналистов, действительно занимался литературой. Но мои рукописи были отклонены самыми прогрессивными журналами.

  Сейчас я могу этому только радоваться. Благодаря цензуре мое ученичество затянулось на семнадцать лет. Рассказы, которые я хотел напечатать в те годы, представляются мне сейчас абсолютно беспомощными. Достаточно того, что один рассказ назывался "Судьба Фаины".

 

Три вещи может сделать женщина для русского писателя. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И наконец, женщина может оставить его в покое. Кстати, третье не исключает второго и первого.

 

Трудно понять, что нас связывало. Разговаривали мы чаще всего по делу. Друзья были у каждого свои. И даже книги мы читали разные. Моя жена всегда раскрывала ту книгу, что лежала ближе. И начинала читать с любого места.

 

У меня, например, есть двоюродные братья.

Все трое - пьяницы и хулиганы. Одного я люблю, к другому равнодушен, а с третьим просто незнаком...     

 

Дочку мы почти не воспитывали, только любили. 

 

Целый лист занимала глянцевая школьная карточка. Четыре ряда испуганных, напряженных, замерших физиономий. Ни одного веселого детского лица.

 

Раньше полноценному человеку нужны была дубленка и кандидатская степень. Теперь к этому добавился израильский вызов.

 

А может, бессознательно стремился к репрессиям. Такое случается. Грош цена российскому интеллигенту, не побывавшему в тюрьме. 

 

Приезжаю в редакцию. Как всегда, опаздываю минут на сорок. Соответственно, принимаю дерзкий и решительный вид. 

- Салют, - говорю, - что приуныли, трубадуры режима?

 

Друзья оказались тремя сравнительно молодыми женщинами. Звали женщин - Софа, Рита и Галина Павловна. Документальный фильм, который они снимали, назывался "Мощный аккорд". Речь в нем шла о комбинированном питании для свиней.

 

Происходило что-то странное. Когда я был нормальным человеком, мной пренебрегали. Теперь, когда я стал почти инвалидом, женщины окружили меня вниманием. Они буквально сражались за право лечить мой глаз.

 

- Если мы сейчас остановимся, это будет искусственно. Мы пили, когда не было денег. Глупо не пить теперь, когда они есть...

 

Заходя в очередной ресторан, Боря протягивал мне свою шапку. Когда мы оказывались на улице, я ему эту шапку с благодарностью возвращал.

 

Вечером после совещания он раза два звонил мне. Так, без конкретного повода. Вялый тон его говорил о нашей крепнущей близости. Ведь другу можно позвонить и без особой нужды. 

- Тоска, - жаловался Шлиппенбах, - и выпить нечего. Лежу тут на диване в одиночестве, с женой...

 

Конечно, я мог бы отказаться. Но почему-то согласился. Вечно я откликаюсь на самые дикие предложения. Недаром моя жена говорит: 

- Тебя интересует все, кроме супружеских обязанностей.

Потом я нарядился, и мы заказали такси. По студии я шел в костюме государя императора. Встречные оглядывались, но редко.

 

Достигнув цели [купив пива ] , люди отходили в сторону, предвкушая блаженство. На газон летела серая пена.

Каждый нес в себе маленький личный пожар. Потушив его, люди оживали, закуривали, искали случая начать беседу.

 

Галина добавила: Я пива не употребляю. Но выпью с удовольствием...

 

Театральный костюм потом валялся у меня два года. Шпагу присвоил соседский мальчишка. Шляпой мы натирали полы. Камзол носила вместо демисезонного пальто экстравагантная женщина Регина Бриттерман. Из бархатных штанов моя жена соорудила юбку.

 

Рассказчик говорит о том, как живут люди, прозаик говорит о том, как должны жить люди, а писатель - о том, ради чего живут люди.

0

5

  • Автор: aphorism
  • Администратор
  • Зарегистрирован: 2014-03-01
  • Приглашений: 0
  • Сообщений: 336
  • Уважение: [+0/-0]
  • Позитив: [+0/-0]
  • Провел на форуме:
    2 часа 56 минут
  • Последний визит:
    2014-04-02 00:43:38

Из сборника рассказов "КОМПРОМИСС"

 

-Это лысый такой? 

- Каширин - опытный журналист. Человек довольно мягкий...

- Дерьмо, - говорю, - тоже мягкое.     

 

- У тебя все действующие лица - подлецы. Если уж герой - подлец, ты должен логикой рассказа вести его к моральному краху. Или к возмездию. А у тебя подлецы - нечто естественное, как дождь или снег...

 

Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. А литературных героев - тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни за преступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом- блаженство. 

 

Стала она врать. Я в таких случаях молчу - пусть. Бескорыстное вранье - это не ложь, это поэзия. 

 

Алле я сказал только одну фразу: "Хотите, незаметно исчезнем?" Я всем говорю эту фразу. (Женщинам, разумеется.) Или почти всем. На всякий случай. Фраза недвусмысленная и безобидная при этом.

 

В конце спектакля началась такая жуткая пальба, что я ушел, не дожидаясь оваций. Город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурными аплодисментами...

 

- Слушайте, - говорю, - это любопытно. Вырисовывается интернационализм. Дружба народов... Они зарегистрированы?

- Разумеется. Он ей каждый день записки пишет. И подписывается: "Твой соевый батончик".

- Разрешите мне позвонить?

- Сделайте одолжение.

Звоню в редакцию. Подходит Туронок.

- Слушаю вас... Туронок.

- Генрих Францевич, только что родился мальчик.

- В чем дело? Кто говорит?

- Это Довлатов. Из родильного дома. Вы мне задание дали...

- А, помню, помню.

- Так вот, родился мальчик. Большой, здоровый... Пятьдесят восемь сантиметров. Вес -  четыре двести... Отец - эфиоп.

Возникла тягостная пауза.

- Не понял, - сказал Туронок.

- Эфиоп, - говорю, - родом из Эфиопии... Учится здесь... Марксист, - зачем-то добавил я.

- Вы пьяны? - резко спросил Туронок.

- Откуда?! Я же на задании.

- На задании... Когда вас это останавливало?! Кто в декабре облевал районный партактив?..

- Генрих Францевич, мне неловко подолгу занимать телефон... Только что родился мальчик. Его отец - дружественный нам эфиоп.

- Вы хотите  сказать - черный?

- Шоколадный.

- То есть - негр?

- Естественно.

- Что же тут естественного?

- По-вашему, эфиоп не человек?

- Довлатов, - исполненным муки голосом произнес Туронок, - Довлатов, я вас уволю... За попытки дискредитировать все самое лучшее... Оставьте в покое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального - вы слышите меня? - нормального человеческого ребенка!..

- Ладно, - говорю, - я ведь только спросил...

Раздались частые гудки. Теппе сочувственно поглядел на меня.

- Не подходит, - говорю.

- У меня сразу же возникли сомнения, но я промолчал.

 

Говорю Теппе:

- Оказывается, и Щтейн не подходит.

- У меня были сомнения.

- А кто меня, спрашивается, разбудил?

- Я разбудил. Но сомнения у меня были.

 

Алиханов встретил ее на пороге. Это был огромный молодой человек с низким лбом и вялым подбородком. В глазах его мерцало что-то фальшиво неаполитанское

 

- Я все-таки хочу знать, что вы испытывали на Севере? Фигурально выражаясь, о чем молчала тундра?

- Что?

- О чем молчала тундра?

- Лида! - дико крикнул Алиханов. - Я больше не могу! Я не гожусь для радиопередачи!

Я вчера напился! У меня долги и алименты! 

Сын - Таинственная личность. Шесть лет уклоняется от воинской повинности. Шесть лет симулирует попеременно - неврозы, язву желудка и хронический артрит. Превзошел легендарного революционера Камо. За эти годы действительно стал нервным, испортил желудок и приобрел хронический артрит. Что касается медицинских знаний, то Игорь давно оставил позади любого участкового врача. Кроме того, разбирается в джазе и свободно говорит по-английски... В общем, человек довольно интересный, только не работает...

 

- Это я беру на себя. Мне нужен твой...

- Цинизм? - подсказал я.

- Твой профессиональный опыт, - деликатно сформулировала Лида.

 

Назавтра вызывает меня редактор Туронок.

- Садитесь. 

Сел.

-Разговор будет неприятный.

"Как все разговоры с тобой, идиот", - подумал я.

 

Приставал, думаю. Еще как приставал. Руку мне, журналисту, подал. То-то я удивился...

 

В любой газетной редакции есть человек, который не хочет, не может и не должен писать. И  не пишет годами. Все к этому привыкли и не удивляются.

 

- И еще вот что, - попросил Жбанков, - ты слишком умных разговоров не заводи. Другой раз бухнете с Шаблинским, а потом целый вечер: "Ипостась, ипостась..." Ты уж что-нибудь полегче... Типа - Сергей Есенин, армянское радио...

 

- Вы - алкоголик?

  - Да, - четко ответил Жбанков, - но в меру...

 

Поразительно устроен человек! Или я один такой?! Знаешь, что вранье, примитивное райкомовское вранье, и липа, да еще с голливудским налетом,- все знаешь и счастлив как мальчишка...

 

Машина остановилась возле сельмага. У прилавка толпился народ. Жбанков, вытянув кулак с шестью рублями, энергично прокладывал себе дорогу. 

- На самолет опаздываю, мужики... Такси, понимаешь, ждет... Ребенок болен... Жена, сука, рожает...

 

...Есть что-то жалкое в корове, приниженное и отталкивающее. В ее покорной безотказности, обжорстве и равнодушии. Хотя, казалось бы, и габариты, и рога... Обыкновенная курица и та выглядит более независимо. А эта - чемодан, набитый говядиной и отрубями... Впрочем, я их совсем не знаю...

 

- Спроси ее чего-нибудь для понта, - шепнул мне Жбанков.       

- Вот ты и спроси, - говорю.

Жбанков наклонился к Линде Пейпс и мрачно спросил:

- Который час?

- Переведите, - оттеснил я его, - как Линда добилась таких высоких результатов?

 

- У тебя есть машина?                     

- Ты спроси, есть ли у меня целые носки.

 

Я выпил и снова налил. Белла тащила Жбанкова в спальню. Ноги его волочились, как два увядших гладиолуса.

 

Как обычно, не хватило спиртного, и, как всегда, я предвидел это заранее. А вот с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие  могут быть проблемы, если Севастьянову удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки?!.

 

- А бабы-то умнее, чем я думал. Поели, выпили и ретировались.

- Ну и хорошо, - произнес Севастьянов, -давайте я картошки отварю.

- Ты бы еще нам каши предложил! - сказал Шаблинский.

 

Вообще я заметил, что человеческое обаяние истребить довольно трудно. Куда труднее, чем разум, принципы или убеждения. 

 

В журналистике каждому разрешается делать что-то одно. В чем-то одном нарушать принципы социалистической морали. То есть одному разрешается пить. Другому - хулиганить. Третьему -  рассказывать политические анекдоты. Четвертому - быть евреем. Пятому - беспартийным. Шестому - вести аморальную жизнь. И так далее. Но каждому, повторяю, дозволено что-то одно. Нельзя быть одновременно евреем и пьяницей. Хулиганом и беспартийным...Я же был пагубно универсален. То есть разрешал себе всего понемногу. 

 

После этого я не служил. Редактировал какие-то генеральские мемуары. Халтурил на радио. Написал брошюру "Коммунисты покорили тундру". Но даже и тут совершил грубую политическую ошибку. Речь в брошюре шла о строительстве Мончегорска. События происходили в начале тридцатых годов. Среди ответственных работников было много евреев. Припоминаю каких-то Шимкуса, Фельдмана, Рапопорта... В горкоме ознакомились и сказали-

- Что это за сионистская прокламация: Что это за мифические евреи в тундре? Немедленно уничтожить весь тираж!.. 

Но гонорар я успел получить.

 

С продавленного дивана встал мужчина лет тридцати. У него было смуглое мужественное лицо американского киногероя. Лацкан добротного заграничного пиджака был украшен гвоздикой. Полуботинки сверкали. На фоне захламленного жилища Эрик Буш выглядел космическим пришельцем.

 

Бушу протянули стакан ликера. Буш охотно выпил и сказал:

- Мне нельзя. Я на задании.

 

Буш отдал статью машинисткам. Называлась она длинно и красиво: "Я вернусь, чтобы снова отведать ржаного хлеба!"

Статья была опубликована. На следующий день Буша вызвали к редактору. В кабинете сидел незнакомый мужчина лет пятидесяти. Его лицо выражало полное равнодушие и одновременно крайнюю сосредоточенность. 

 

Как раз в эти дни Буш познакомился с Галиной. До этого его любила Марианна Викентьевна, крупный торговый работник. Она покупала Бушу сорочки и галстуки. Платила за него в ресторанах. Кормила его вкусной и здоровой пищей.

Но карманных денег Бушу не полагалось. Иначе Буш сразу принимался ухаживать за другими женщинами. 

 

...И тут возникла Галина Аркадьевна. Практически из ничего. Может быть, под воздействием закона сохранения материи.

 

Буш целыми днями разгуливал в зеленом халате, который Галина сшила ему из оконной портьеры. Он готовил речь, которую произнесет, став Нобелевским лауреатом. Речь начиналась такими словами: "Леди и джентльмены! Благодарю за честь. Как говорится - лучше поздно, чем никогда..."

 

- Ну а я - человек простой. Занимаюсь в свободные дни теорией музыки. Кстати, что вы думаете о политональных наложениях у Бриттена?

 

Редактор говорил мне: 

- У вас потрясающее чувство юмора. Многие ваши афоризмы я помню наизусть. Например, вот это: "Когда храбрый молчит, трусливый помалкивает..." 

 

Редактор "Советской Эстонии" был человеком добродушным. Разумеется, до той минуты, пока не становился жестоким и злым. Пока его не вынуждали к этому соответствующие инструкции. Известно, что порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия...

 

И вот я должен, заменив Шаблинского, участвовать в похоронных торжествах, скорбеть и лицемерить. Звоню на телестудию:

- Кто занимается похоронами?

- Сам Ильвес.

Я чуть не упал со стула.

- Рандо Ильвес, сын покойного. И организационная комиссия.

 

- Отсебятины быть не должно. 

Знаете, - говорю, -   уж  лучше отсебятина. чем отъеготина.

-Как? - спросила женщина.

- Ладно, - говорю, - все будет нормально.

 

Он был готов на все ради достижения цели. Пользовался любыми средствами. Цель представлялась все туманнее. Жизнь превратилась в достижение средств. Альтернатива добра и зла переродилась в альтернативу успеха и неудачи. Активная жизнедеятельность затормозила нравственный рост. Когда нас познакомили, это был типичный журналист с его раздвоенностью и цинизмом. О журналистах замечательно высказался Форд: "Честный газетчик продается один раз". Тем не менее я считаю это высказывание идеалистическим. В журналистике есть скупочные пункты, комиссионные магазины даже барахолка. То есть перепродажа идет вовсю.

 

С Мариной он расстался потому, что задумал жениться. Марина в жены не годилась. Было ей, повторяю, около тридцати, курящая и много знает. Мишу интересовал традиционный еврейский брачный вариант. Чистая девушка с хозяйственными наклонностями. Кто-то его познакомил. Действительно, милая Розочка усиками. Читает, разбирается. Торговый папа.

 

  У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка 

  И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека.

  Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил ее шампунь своей возлюбленной. Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. Жена всю ночь рыдала от умиления и нежности. Консервы девять лет в Мордовию посылала. Ждала...

  А хороший человек, кому он нужен, спрашивается?..

В толпе бесшумно сновали распорядители. Все они были мне незнакомы. Видимо, похоронные торжества нарушают обычную иерархическую систему. Безымянные люди оказываются на виду. Из тех, кто готов добровольно этим заниматься.

 

Редактор Туронок пытался настаивать:

- Там собираются узники, а вовсе не фронтовики. 

- Как будто я не узник! - возвысил голос Жбанков.

- Вытрезвитель не считается, - едко заметил редактор.

 

Сама мысль о запое была его предвестием..

 

- Я буду еврейской нации. А вы, простите, какой нации будете?

Жбанков несколько растерялся. Подцепил ускользающий маринованный гриб. 

- Я буду русской... еврейской нации, - миролюбиво сформулировал он.

 

Миша попался им на дороге. Вид у него был достаточно живописный. Глаза возбужденно сверкали. Галстук лежал на плече. Среди бывших узников концентрационных лагерей Жбанков выделялся истощенностью и трагизмом облика.

 

Реализм Довлатова - театрализованный реализм. Прозаик писал не о том, "как живут люди",а о том, как они не умеют жить.По правде говоря, не очень-то умел жить и сам автор всех этих невыдуманно-выдуманных историй.

 

Из сборника рассказов "ЗАПОВЕДНИК" 

 

Я перелистывал "Дневники" Алексея Вульфа. О Пушкине говорилось дружелюбно, иногда снисходительно. Вот она, пагубная для зрения близость. Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый - гений?!.

 

 

Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное долготерпение рыбака, безрезультатная немотивированная храбрость альпиниста, горделивая уверенность владельца королевского пуделя.

 

- Нужно как следует подготовиться. Проштудировать методичку. В жизни Пушкина еще так много неисследованного... Кое-что изменилось с прошлого года...

- В жизни Пушкина? - удивился я.

 

- Где вы остановились? Хотите, я позвоню в гостиницу? У нас их две, хорошая и плохая. Вы какую предпочитаете?

- Тут, - говорю, -надо подумать.

 

Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач.

- Борька, хрен моржовый, - дико заорал он, - ты ли это?!

Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться...

Я решил спокойно все обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика. Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре. Следовало разбить это поле на участки и браться за дело. Разорвать цепь драматических обстоятельств. Проанализировать ощущение краха. Изучить каждый  фактор в отдельности.

 

Оглядываясь, ты видишь руины? Этого можно было ожидать. Кто живет в мире слов, тот не ладит с вещами. 

 

Во что ты превратил свою жену? Она была простодушной, кокетливой, любила веселиться. Ты сделал ее ревнивой, подозрительной и нервной. Ее неизменная фраза: "Что ты хочешь этим сказать?"- памятник твоей изворотливости...

 

Господи, думаю, здесь все ненормальные. Даже те, которые считают ненормальными всех остальных...

 

В стороне бродили одноцветные коровы, плоские, как театральные декорации. 

 

- Мне говорили, у вас сдается комната.

На лице Михал Иваныча выразилось сильнейшее замешательство. Впоследствии я убедился, что это - его обычная реакция на любое, самое безобидное заявление.

 

- Какой же, - говорю, - без этого музей? Без нездорового-то интереса? Здоровый интерес бывает только к ветчине...

 

-Что же тебя в ней привлекало? 

Михал Иваныч надолго задумался. 

- Спала аккуратно, - выговорил он, - тихо, как гусеница...

 

- Сосед, выручи, дай пятерочку... Ну, трояк... Христом-Богом прошу... Сучара ты бацильная...

 

Первая же его курсовая работа осталась незавершенной. Более того, он написал лишь первую фразу. Вернее - начало первой фразы. A именно: "Как нам известно..." На этом гениально задуманная работа была прервана.

 

Митрофанов вырос фантастическим лентяем, если можно назвать лентяем человека, прочитавшего десять тысяч книг.

 

Рассказывать Митрофанов умел. Его экскурсии были насыщены внезапными параллелями, ослепительными гипотезами, редкими архивными справками и цитатами на шести языках.

 

... Ты как насчет этого?

- Насчет пленэра?

- Насчет портвейна.

Я замахал руками. Мне ведь - стоит только начать. Останавливаться я не умею. Самосвал без тормозов...

 

"Наконец после долгой и мучительной болезни великий гражданин России скончался. А Дантес все еще жив, товарищи..."

 

Хотя дней через пять я заучил текст экскурсии наизусть, мне ловко удавалось симулировать взволнованную импровизацию. 

 

Слабые люди преодолевают жизнь, мужественные - осваивают... 

 

Кто-то привел иностранного дипломата, оказавшегося греческим моряком.

 

Разговор становился многозначительным.

 

Далее Таня чуть слышно выговорила:

- Давайте беседовать, просто беседовать...

За три минуты до этого я незаметно снял ботинки.

- Теоретически, - говорю, - это возможно. Практически - нет...

А сам беззвучно проклинаю испорченную молнию на джемпере...

Тысячу раз буду падать в эту яму. И тысячу раз буду умирать от страха. Единственное утешение в том, что этот страх короче папиросы. Окурок еще дымится, а ты уже герой...

 

Бывало, что я напивался и тогда звонил ей. 

- Это мистика - кричал я в трубку. -Самая настоящая мистика... Стоит мне позвонить - и ты каждый раз говоришь, что уже два чaca ночи...

 

Как все легкомысленные мужчины, я был неочень злым человеком. Я начинал каяться или шутить.

 

Но где же любовь? Где ревность и бессонница? Где половодье чувств? Где неотправленные письма с расплывшимися чернилами? Где обморок при виде крошечной ступни? Где купидоны, амуры и прочие статисты этого захватывающего шоу? Где, наконец, букет цветов за рубль тридцать?!.

 

Однажды Таня позвонила мне сама. По собственной инициативе. С учетом ее характера это была почти диверсия.

- Ты свободен?

- К сожалению, нет, - говорю, - у меня телетайп...

Года три уже я встречаю отказом любое неожиданное предложение. Загадочное слово "телетайп"  должно было прозвучать убедительно.

 

Таня была загадочной женщиной. Я так мало знал о ней, что постоянно удивлялся. Любой факт ее жизни производил на меня впечатление сенсации.

Однажды меня удивило ее неожиданно резкое политическое высказывание. До этого я понятия не имел о ее взглядах. Помню, увидев в кинохронике товарища Гришина, моя жена сказала: 

- Его можно судить -за одно лишь выражение лица... 

 

Но ссориться было глупо .Ссорятся люди от полноты жизни

 

- Пойми, через десять лет я буду старухой. Мне все заранее известно. Каждый прожитый день - ступенька в будущее. И все ступеньки одинаковые. Серые, вытоптанные и крутые... Я хочу прожить еще одну жизнь, мечтаю о какой-то неожиданности. Пусть это будет драма, трагедия... Это будет неожиданная драма...

 

[Об эмиграции] Меня пугал такой серьезный и необратимый шаг. Ведь это как родиться заново. Да еще по собственной воле. Большинство людей и жениться-то как следует не могут...

 

- Что значит - "нажрался"? - возразил Потоцкий. - Да, я выпил. Да, я несколько раскрепощен. Взволнован обществом прекрасной дамы. Но идейно я трезв...

 

На водителе была красивая импортная рубашка. Вообще, шоферы экскурсионных автобусов сравнительно интеллигентны. Большинство из них могло бы с успехом заменить экскурсоводов. Только платили бы им значительно меньше...

Вдруг я заметил, что Таня беседует с Марианной Петровной. Я почему-то всегда беспокоюсь, если две женщины остаются наедине. Тем более что одна из них - моя жена.

 

Тане я звонил дважды. Оба раза возникало чувство неловкости. Ощущалось, что ее жизнь протекает в новом для меня ритме. Я чувствовал себя глуповато, как болельщик, выскочивший на футбольное поле.

 

Видно, я стал для нее мучительной проблемой, которую удалось разрешить. То есть пройденным этапом. Со всеми моими пороками и достоинствами. Которые теперь не имели значения...

 

Мишу звать не хотелось. Разговоры с Михал Иванычем требовали чересчур больших усилий. Они напоминали мои университетские беседы c профессором Лихачевым. Только с Лихачевым я пытался выглядеть как можно умнее. А с этим наоборот - как можно доступнее и проще.

 

Идти через монастырский двор я тоже побоялся. Сама атмосфера монастыря невыносима для похмельного человека. 

 

Он был пьян, но и в этом чувствовалась какая-то хитрость...

 

Поразительно устроен российский алкаш.

Имея деньги - предпочитает отраву за рубль сорок. Сдачу не берет... Да я и сам такой...

 

- Взгляни на это прогрессивное человечество! На эти тупые рожи! На эти тени забытых

предков!.. Живу здесь, как луч света в темном царстве... 

 

А супруга у меня простая, из народа. Издевается. "Ты посмотри, - говорит, - на свою   штрафную харю... Таких и в кино пускают неохотно. А он чего надумал - в Израиль?.."

 

Вера оказалась бледной, измученной женщиной с тяжелыми руками. Сварливой, как все без исключения жены алкоголиков. На лице ее запечатлелось выражение глубокой и окончательной скорби.

 

- Ты куда? - спросила Вера. -Опять?!.. Вы уж присмотрите за моим буратиной.

 

Леня попытался уйти в более широкую тему. Заговорил о царском режиме.

Но экзаменатор спросил:

- Вы читали "Повести Белкина"?

- Как-то не довелось, - ответил Леня. - Вы рекомендуете?

- Да, - сдержался Бялый, - я вам настоятельно рекомендую прочесть эту книгу...

 

А досье у тебя посильнее, чем "Фауст" Гете. Материала хватит лет на сорок... И помни, уголовное дело - это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут. Раз - и ты уже на стройках коммунизма...

Перед этим я выпил, и мне стало легче. О вреде спиртного написаны десятки книг. О пользе его - ни единой брошюры. Мне кажется, зря...

 

Из сборника рассказов "ЗОНА"

 

"Вчера, сего года, я злоупотребил алкогольный напиток. После чего уронил в грязь солдатское достоинство. Впредь обещаю. Рядовой Пахапиль".

После некоторого раздумья он всегда добавлял: "Прошу не отказать".

 

Я принадлежал к. симпатичному национальному меньшинству. Был наделен прекрасным здоровьем. С детства не имел болезненных пристрастий.

Я не коллекционировал марок. Не препарировал дождевых червей. Не строил авиамоделей. Более того, я даже не очень любил читать. Мне нравилось кино и безделье.

 

- До Нового года еще шесть часов, - отметил замполит, - а вы уже пьяные как свиньи.

- Жизнь, товарищ лейтенант, обгоняет мечту, - сказал Фидель.

 

Я понимаю, что все мои рассуждения достаточно тривиальны. Недаром Вайль и Генис прозвали меня "Трубадуром отточенной банальности". Я не обижаюсь. Ведь прописные истины сейчас необычайно дефицитны.

 

Жаль. что литература бесцельна. Иначе я бы сказал, что моя книга написана ради этого...

 

- Ну и сдохнешь. Ты один против всех. А значит, не прав...

Купцов произнес медленно, внятно и строго: 

- Один всегда прав...

 

Допустим, счастья нет. Покоя - нет. И воли - тоже нет. 

Но есть какие-то приступы бессмысленного восторга. Неужели это я?

 

Начало отсутствует. Начиналась она, я помню, так:

"На Севере вообще темнеет рано. А в зоне- особенно..."

Я эту фразу куда-нибудь вставлю.

 

- ... Все треплешь языком, а жизнь проходит...     

 

Человек человеку... как бы это получше выразить - табула раса. Иначе говоря - все, что угодно. В зависимости от стечения обстоятельств.   

 

Шаламов ненавидел тюрьму. Я думаю, этого мало. Такое чувство еще не означает любви к свободе. И даже - ненависти к тирании. 

 

- Ты посмотри, - говорят зеки, - какая женщина!.. Уж я бы подписался на эту марцифаль!.. 

Тут упор на существительное. Тут поражает женщина вообще, а не ее конкретные достоинства. Тут властвует умами женщина как факт. Женщина как таковая является чудом. Она - мариифаль. То есть нечто загадочное, возвышенное, экзотическое. Кефаль с марципаном...

 

Вернемся к нашей рукописи. Осталось четыре разрозненных куска. Пересказывать утраченные страницы - глупо. Восстановить их - невозможно. Поскольку забыто главное - каким был я сам.

 

Несколько секунд все стояли молча. Затем Фидель воздел руки, как джазовый певец Челентано на обложке грампластинки "Супрафон". Затем он покрыл матом всех семерых щенков. Суку Мамулю. Ротное начальство. Лично капитана Токаря. Местный климат. Инструкцию надзорсостава. И предстоящий традиционный лыжный кросс.

 

- Явшиц совсем одичал,- заметил Воликов, поглаживая Мамулю, - абсолютно... Прихожу как-то раз. Глотать, мол, больно. А он и отвечает: "Вы бы поменьше глотали, ефрейтор!.." Намекает, козел, что я пью. Небось сам дует шнапс в одиночку.

 

Он достал из-под матраса бутылку вермута с зеленой этикеткой: 

- Вот. От себя же и запрятал... И сразу нашел.

 

- Вот так климат, - сказал Рудольф,- похуже, чем на Луне.

- Ты на Луне был? - спрашиваю.

- Я и в отпуске-то не был, - сказал Рудольф. 

 

Рано утром я подметал штабное крыльцо. Заснеженный плац был исполосован мощными гвардейскими струями. Я выходил на дорогу и там поджидал капитана. 

Завидев его, я ускорял шаги, резко подносил ладонь к фуражке и бездумным, механическим голосом восклицал:

- Здравия желаю!

Затем, роняя ладонь, как будто вконец обессилев, почтительно-фамильярным тоном спрашивал:

- Как спали, дядя Леня?

И немедленно замолкал, как будто стесняясь охватившей меня душевной теплоты...

 

Жизнь капитана Токаря состояла из мужества и пьянства. Капитан, спотыкаясь, брел узкой полоской земли между этими двумя океанами.

 

А еще через месяц инспектор рукопашного боя Торопцев, прощаясь, говорил:

- Запомни, можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Можно все! Но если можно убежать - беги! Беги, сынок, и не оглядывайся...

 

Прошло двадцать лет. Капитан Токарь жив. Я тоже. А где этот мир, полный ненависти и

страха? Он-то куда подевался? И в чем причина моей тоски и стыда?..

 

- Я не спал, товарищ капитан. Я думал. Больше это не повторится.

- А жаль, - неожиданно произнес Токарь.

 

- Понятия не имею, - сказал Цуриков.

- Без хамства, - снова вмешался замполит, - помягче. Перед вами - сам Ленин. Вождь мирового пролетариата...

- Понятия не имею, - все так же хмуро сказал Цуриков.

- Уже лучше. Продолжайте.

 

Цуриков без усилий почесал лопатку.

- Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, буржуазные лазунчики.

- Лaзyтчики, - поправил Хуриев, - дальше.

 

... Поехали... Входит Дзержинский... А, молодое поколение?!. 

Цуриков откашлялся и хмуро произнес:

- А, блядь, молодое поколение?!.

- Что это за слова-паразиты? - вмешался Хуриев. 

 

- Не верю! Ленин переигрывает! Тимофей психованный. Полина вертит задом. А Дзержинский вообще похож на бандита.

- На кого же я должен быть похож? -; хмуро спрашивал Цуриков. - Что есть, то и есть.

 

Но публика сочувствовала Тимофею. Из зала доносилось:

- Ишь как шерудит, профура! Видит, что ее свеча догорает...

Другие возражали: 

- Не пугайте артистку, козлы! Дайте сеансу набраться! 

 

Владимир Ильич пытался говорить:

- Завидую вам, посланцы будущего! Это для вас зажигали мы первые огоньки новостроек! Это ради вас... Дослушайте же, псы! Осталось с гулькин хер!..

Зал ответил Гурину страшным неутахаюшим воем:

- Замри,, картавый, перед беспредельщиной!..

 

И меня абсолютно не привлекают лавры современного Вергилия. (При всей моей любви к Шаламову.) Достаточно того, что я работал экскурсоводом в Пушкинском заповеднике...

Недавно злющий Генис мне сказал:  - Ты все боишься, чтобы не получилось как

Шаламова. Не бойся. Не получится..

 

Короче, если вам покажется, что не хватает мерзости, - добавим. А если все наоборот, опять же - дело поправимое...

- Кто здесь русский? - говорит Андзор. - Ты русский? Ты - не русский. Ты - алкоголист!

Тут и началось.

Андзор кричит:

- Шалва! Гиго! Вай мэ! Арунда!..

Прибежали грузины в белье, загорелые даже на Севере. Они стали так жестикулировать, что у Фиделя пошла кровь из носа.

 

- "...Сержанту Годеридзе нанесено телесное повреждение в количестве шести зубов..."

 

Я крайне редко вижу сны. А если вижу, то на удивление примитивные. Например - у меня кончаются деньги в ресторане. Зигмунду Фрейду тут абсолютно нечего делать.

У меня не случается дурных и тем более радужных предчувствий. Я не ощущаю затылком

пристальных взглядов. (Разве что они сопровождаются подзатыльниками.) Короче говоря, природа явно обделила меня своими трансцендентными дарами. И даже банальному материалистическому гипнозу я, как выяснилось, не подвержен. 

Но и меня задело легкое крыло потустороннего. Вся моя биография есть цепь хорошо организованных случайностей. 

 

Я был наделен врожденными задатками спортсмена-десятиборца. Чтобы сделать из меня рефлектирующего юношу, потребовались (буквально!) - нечеловеческие усилия.

0

Страница: 1

Вы здесь » Афоризмы » АВТОРСКИЕ » АФОРИЗМЫ СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ